Эта тема конфликтная, психологически очень некомфортная, в том числе для меня

Не могу не думать о мученичестве Альберта Разина и, чтобы хоть как-то примириться, пишу этот длинный и тяжёлый для меня текст.

Сторонники колониальной модели разрабатывают теперь версию о том, что Альберт Разин сжёг себя в приступе безумия. Журналистов просят не фокусироваться на теме, стихийно возникший мемориал оперативно уничтожили (представители местного русскоязычного креативного класса спрашивают, а что ещё делать с «мусоркой»).

Есть интервью, записанное с Разиным перед самосожжением на том же месте и с теми же плакатами. В ясном уме он излагает свою очень умеренную программу, разумно говорит о необходимости срочных и вполне реализуемых изменений в политике по отношению к удмуртскому и другим коренным народам. Он уже знает, как поступит, и я не поверил глазам, увидев, насколько он при этом спокоен и холоден. Думаю, так рассудительно ведут себя те, кто хорошо осознаёт, что делает и зачем.

Что я сейчас могу сделать – это сказать о том, о чём редко говорят на русском языке, потому что эта тема конфликтная, психологически очень некомфортная, в том числе для меня, и табуированная почти повсеместно за пределами информационного гетто коренных народов. Но давайте считать, что самосожжение Альберта Разина припёрло меня к стенке и открыло немножко альтернативную ветку реальности.

Есть мир коренных народов, который акция Разина эмоционально взорвала, многие пишут, что это точка невозврата. По тем же причинам, что и Альберт Разин, сжигают себя уйгуры в Китае, а Китай – это очень страшное государство, и нездорово для РФ идти с ним через запятую. Я знаю, что у многих эти эмоции вызывают недоумение. Очевидно, вы плохо представляете, что такое – постоянно находиться в разорванном состоянии и выбирать между двумя вариантами: либо жить с очень непрестижной, во многих отношениях стигматизируемой идентичностью, сознательно ставить себя на ступень ниже, с потолком прямо над головой, либо же притворяться перед собой, что этой идентичности нет, но ощущать при этом, будто у тебя вырвали часть души, вынули крестраж.

Насколько я знаю, из всех моих многочисленных родственников по обеим линиям нет никого младше меня, кто говорил бы по-чувашски и имел бы чувашскую идентичность (надеюсь, пока мой сын не подрастёт). При этом у нас полуторамиллионный народ, но такая ситуация очень типичная, мы смотрим вперёд и видим пропасть, живём с ощущением рагнарёка. Кто сознательно ассимилировался – ну, молодцы. Передо мной такой вариант не стоял, потому что я упёртый и, если мне объясняют по-плохому, только укрепляюсь в своём. Поэтому когда в воркутинской, где я жил в детстве, младшей школе ничего обо мне не знающие старшеклассники пытались играть в расизм, сравнивая меня с посещающими иногда наш посёлок оленеводами, я не оскорблялся и думал: ладно, значит, эти оленеводы хорошие ребята, мне не жалко себя с ними ассоциировать, лишь бы не с вами. Или когда летом, в деревне, меня брали на наши поминальные обряды некрещёных чувашей, у наших деревянных могильных столбов вместо крестов, и я переживал опыт трансцендентного, а потом хотел узнать об этом больше – и самой доступной была информация о том, что РПЦ призывает уничтожать (и благодаря спайке с властями уничтожает) нашу веру, квалифицируя её, буквально, как деструктивную тоталитарную секту, где-то между марийской верой и сатанизмом, я думал: ладно, значит, чувашская или марийская вера, сатанизм или атеизм – всё лучше, чем вы.

Андреас Каппелер, автор недавней и лучшей попытки написать историю чувашей, с точным подзаголовком Ein Volk im Schatten der Geschichte («Народ в тени истории»), пользуется формулировкой «маргинализированное меньшинство» (применимой и к другим народам). Системная маргинализация – результат долговременной политической, культурной и экономической дискриминации (например, экономическое разорение во времена Российской империи принимало из-за анти-«языческих» гонений значительно более широкие масштабы, чем даже у татар, не говоря уже о русском крестьянстве). Теперь, в секулярном мире, где основным маркером идентичности является язык, прежде всего, на язык направлена и сама стратегия маргинализации.

Маргинализация создаёт внешние препоны, из-за которых добиваться всего на порядок сложнее, а также и внутренние самоограничения. В социальном и культурном плане она объясняет, почему нам так тяжело выходить из тени. В моральном – мне никто никогда так и не смог объяснить, почему моя самоидентификация, не хорошая и не плохая, и проистекающее отсюда желание без стеснения использовать свой язык за пределами своей комнаты заслуживают осмеяния и политики государства, именно такую реакцию и провоцирующей.

В наших условиях очень легко впасть в самообвинения, воспринимать свою идентичность как бремя и атавизм, с которым не повезло жить, и очень многие именно так и делают. Но есть люди, которые устроили свои общества гораздо лучше, чем вы, живут богаче и счастливее, и они говорят нам, что как раз с нами всё в порядке, мы не фрики и наша идентичность не предполагает сама по себе, что мы принадлежим к чему-то глупому, дремучему и не имеющему права на существование. Каталонцы мне братья, баски мне братья. Финны и венгры мне братья, которые напоминают нам об этом и пытаются сейчас осмыслить произошедшее. (Моя любовь носителям идентичности «лингвист» и тем немногим из иных соотечественников, кто способен нас понимать и испытывать с нами солидарность.)

Наряду с этим миром есть параллельная реальность условной Медузы, где о самосожжении Альберта Разина вышло две кратких новости, причём о его смерти сообщалось обновлением к первой. Интересно, много ли в России чисто идеологических повесток, за которые человек готов сжечь себя. Хорошо иметь в среде московской хипстоты людей близких настолько, что они могут искренне транслировать её логику. Мне попытались объяснить: «Это для нас примерно то же самое, что проблема голодающих Африки». Вы, ребята, определитесь, либо для вас миллионы ваших сограждан — это не голодающие Африки, либо, что уж тогда, боритесь за отмену статьи 280.1 УК РФ.

Расскажу немного о моём недолгом существовании в среде московской хипстоты. «Не обижайся, не имею ничего против, просто у вас название смешное. Это же почти как чукчи». Имена тоже смешные. Появиться на фото на фоне чувашского флага, почти единственное, что мне осталось, – ещё смешнее. Попытки поиздеваться над использованием фейсбука для того, чтобы коммуницировать на своём языке с теми немногими, с кем я ещё могу, в исполнении поборников толерантности во всём остальном. Вы это уже не помните, я помню. Я почти не верю, что инклюзивность в этом вопросе возможна в РФ в ближайшие десятилетия, и это как раз те десятилетия, когда вопрос может отпасть сам собой. В этом смысле мне что Путин, что Навальный. Про штаб Навального знаю вот достоверно, что, если поставить вопрос о том, можно ли использовать в деятельности местного штаба язык народа, который в регионе составляет две трети населения, ответ: не рекомендуется, мы не хотим с этим ассоциироваться. Поэтому я ни к кому не лоялен, ни на кого не надеюсь и понимаю, что чудо произойдёт, только если мы сами себя вытащим из болота за волосы, вопреки отсталому общественному мейнстриму в РФ и солидарному с ним аппарату государственного насилия.

Александр Савельев, учёный-языковед, Республика Татарстан