Сон разума!

Сегодня Международный день памяти жертв Большого террора.

Жертвами Большого террора были все — и те, кто сидел, и те, кто ждал, когда за ним придут. А прийти могли за каждым. Это становится ясным после взгляда на судьбы членов семей тогдашних руководителей страны — ведь репрессированные были и среди них. И, разумеется, ничего в тот период хорошего не было, просто некоторые предпочли уйти во «внутреннюю эмиграцию» — спрятаться в ракушке и оттуда кричать: «Всё хорошо, я рад, я всем доволен!»

Моя татарская бабушка рассказывала, что в их многодетной семье её старший брат настроен был патриотически, перед войной посещал авиакружок, хотел стать лётчиком, мечтал поступить в военное училище. На стене в их доме висел плакат с портретами видных советских военачальников. Так вот, когда кого-то из них репрессировали и объявляли врагом народа и чьим-то шпионом, его портрет аккуратно вырезали, чтобы избежать обвинений в прославлении врагов. «К началу войны, — смеялась бабушка, — у брата на плакате были одни дырки!»

Страшное было время, и даже самая патриотическая позиция не была гарантией неприкосновенности. Лояльность была общеобязательной, но стоила очень немного.

Зато удобное наступило время для людей бессовестных и бесчестных — у них открывалась дополнительная возможность, написав донос на соседа, сослуживца, знакомого, заработать бонусные очки. Таким путём можно было легко продвинуться, получить привилегии, сделать карьеру, свести счёты с личными врагами.

В 1943 г. моего прадеда вызвали в НКВД — по доносу соседа. Допрашивавший офицер спросил, правда ли, что прадед бросил дохлого пса в том месте, где находятся могилы погибших советских солдат? Прадед, человек очень честный, чуждый какого-либо лукавства, сразу ответил: «Да». НКВДшник стал крыть матом, угрожать и пообещал отправить старика туда, где Макар телят не пас! А потом, успокоившись, спросил, как он мог такое себе позволить? Прадед ответил, что умершую собаку прикопал на пустыре в конце 1941 г., а тела погибших советских воинов стали собирать по полям и хоронить на этом пустыре уже после освобождения территории, примерно через год. Потом ещё рассказал, что три его сына пошли добровольцами в армию, хотя имели «бронь», а на одного из них уже пришла похоронка. Прадеда отпустили. Но подлецу-соседу за ложный донос ничего не было — считалось, что он проявил бдительность.

Удивительно то, что, рассказывая иногда посторонним людям эту историю, я почти всегда слышал в ответ подобную же. Почти в каждой семье были репрессированные, посаженные — отсидевшие или не вернувшиеся с отсидки.

Кто-то рассказывал про деда, укравшего вместе с соседом что-то там в колхозе и закопавшего вдвоём с ним добычу, но на всякий случай ночью перенёсшем тайник в другое место. Это его и выручило, потому как сосед тоже — на всякий случай — донёс на него в милицию. Поисковая операция прошла безуспешно, и рассерженный участковый постарался, чтоб на этот раз в лагерь отправился сам доносчик. 

Ещё один мой приятель со стыдом поведал, что его дед, прочно сидевший на крючке у органов, по заданию НКВД приглашал к себе домой друзей и знакомых, выводил их на откровенный разговор, а прятавшийся на кухне за фальшперегородкой «сотрудник» протоколировал высказывания несчастного болтуна.

Таких историй я могу вспомнить чёртову уйму, их рассказывали все, с кем только заходила речь о репрессиях. Хотя находились и те, кто отрицал правдивость всплывших преступлений сталинско-большевистского режима. Как правило, это были либо члены семей «начальства», так или иначе сами замаранные в репрессиях, либо те, у кого страх блокировал работу разума, а травмирующие изменения сознания были так глубоки, что преодолеть их не представлялось возможным. Ржавчина страха проела таких людей насквозь: удали ржавчину — и развалится сама личность.

«Чернобушлатник», брошенный в атаку на немецкие танки без обучения, без артприкрытия, и даже без оружия и потерявший в первом же бою ногу, заявил в конце 90-х в интервью моему знакомому учёному-историку: «Я кровью искупил свою вину за проживание на оккупированной территории!»

Прошли годы. 

Следствием пережитых ужасов было появление в советском обществе особого типа человека, выработавшего кодекс поведения для выживания в неблагоприятных политических условиях. Положения кодекса базировались на двоемыслии, беспринципности, доносительстве, конформизме, ура-патриотизме. И кодекс этот не исчез в одночасье после ХХ съезда компартии. В таком ключе потом воспитывались и поколения 60-70-80-х гг. — не верь никому, используй ситуацию в свою пользу, никуда не лезь, не вмешивайся, будь поближе к корыту и подальше от ответственности.

Республики бывшего СССР как-то быстрее смогли стряхнуть с себя мрак сталинского «порядка», построенного на страхе, и поочерёдно выбирали дорогу прочь от совка и сталинизма с коммунизмом. Но в РСФСР всё иначе — современный российский социум так и не смог окончательно уйти от советских принципов общественной жизни. Сознанию отдельного россиянина по-прежнему присущи социально-политические проявления и поступки, продиктованные страхом. Выступления истеричных бабок из «отрядов Путина», как бы смешны они ни были, демонстрируют, что последствия Большого террора ещё прочно сидят в душах наших сограждан. Страх блокирует работу разума. А «сон разума», как известно, «рождает чудовищ!»

Способ избавиться от сковывающего пост-большевистского страха один: выходить на улицы и требовать соблюдения своих прав. Требовать любым способом. Иначе мы опять окажемся пользователями сталинско-северокорейской модели «развития» — пойдём дорогой страха, лжи, рабской покорности, а потом и бедности с нормированием, ограничением потребления и голодом.

Оно нам надо?!