Месседжи русской литературы легитимизируют уничтожение других народов ради величия русских – историк

Война в Украине заставила весь мир переосмысливать значение русской литературы. Многие поколения выросли с убеждением, что она великая и без нее мир не проживет. Однако беспристрастный взгляд на русскую литературу заставляет усомниться в этом. Если «навести резкость» на то, какие нарративы она продвигает, то можно увидеть, что речь идет в основном о величии русских, которым из-за «загадочной русской души» можно то, чего нельзя больше никому. Интересно, что благодаря такому мегапиару в это начали верить не только русские, но и все, кому удалось навязать русскую литературу. Но откуда вообще взялся этот миф?

Он берет начало в речи Федора Достоевского в 1880 году на открытии памятника Пушкину в Москве – после этого Пушкин стал превращаться в икону. «Если убрать из школьной программы разговоры о всемирном значении Пушкина, то останется только великий поэт (возможно) одной из многих литератур мира»: вот что рассказывает доктор исторических наук Наталья Старченко.

Мысль о «всеевропейском и всемирном» предназначении «русского человека» проходит через весь текст Достоевского и комментируется во множестве вариаций, как, скажем: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите». Конечно, у русского человека, по Достоевскому, достаточно причин для враждебной настройки к европейцам, но вопреки обстоятельствам, русским «явлено» через слово Пушкина быть творцами «общечеловеческого объединения всех племен великого арийского рода».

На примере пушкинских текстов Достоевский характеризует русского человека как стремящегося освободиться от внешних обстоятельств, оглядываясь на правду в других землях с их «твердым историческим строем» и гражданской жизнью. А на самом деле, выкрикивает говорящий, правда в нем самом, то есть не в правилах и ценностях, производимых и разделяемых сообществом, а в индивидуальном: «Тварь ли я дрожащая иль право имею».

Поэтому, отмечает Достоевский, для русского «чуть не по нем, и он злобно растерзает и казнит за свою обиду или, […] сам возопиет […] к закону, терзающему и казнящему, и призовет его, только бы отомщена была личная обида его». Европа, которая должна быть ненавидима русскими, между тем остается для них такой же дорогой, как собственная земля. Ведь «русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастие, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится». Конечно, как отмечает Достоевский, пока это стремление к всемирному счастью воплощается только в теории. Впрочем, нам хорошо известно, что практика продолжительностью в более чем столетие уже стояла на пороге.

Александр Л. Блок (отец известного поэта) будет вторить в 1884 году Достоевскому, процитировав его фразу о крайней потребности для русского человека всемирного счастья. По сути, заметит он, это естественное следствие формирования «мыслящей» Россией уникальной «всечеловеческой цивилизации»/культуры. Ничего, как утверждал Достоевский, что Россия нищая и грубая, дело не в науке и экономике, а в сердце. Стремление народа к «общечеловеческо-братскому единению» и привел в свою гениальность Пушкин.

Месседжи русской литературы, усвоенные русскими напрямую либо через адаптацию их массовой культурой и пропагандой, легитимизируют уничтожение других народов ради их величия.

Вот лишь небольшой пример «России без границ» из творчества доброго поэта Федора Тютчева, написанный не без влияния Пушкина:

Москва и Град Петров, и Константинов Град —
Вот царства Русского заветные Столицы…
Но где предел ему? и где его границы —
На север, на восток, на юг и на закат?
Грядущим временам судьбы их обличат…

Семь внутренних морей и семь великих рек…
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…
Вот царство Русское… и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.
1848-1849