Когда музей становится оружием: как русифицируют чувашские земли под видом «культуры»

На первый взгляд — благородная инициатива: в городе Улатар открыли «Музей русской провинции». Казалось бы, что плохого в том, чтобы сохранять культурное наследие? Но стоит приглядеться — и за фасадом патриотизма обнаруживается старая имперская тактика: вытеснение коренной идентичности, не запретами, а тонким подменами.

Улатар — не пустое место на карте. Это земля с историей, где когда-то жили эрзяне, позже — чуваши. Здесь звучала речь, корни которой уходят вглубь веков. В XIII веке суздальский князь Юрий Всеволодович разрушил местное эрзянское поселение и поставил острог. В 1552-м — новый удар: Иван IV, покоряя Казанское ханство, разрушил местную крепость и установил московское господство. Именно эту дату  сегодняшняя власть считает «годом основания города», будто предыдущих веков и народов тут никогда не было.

И вот, спустя столетия, когда чувашский и эрзянский языки почти исчезли с улиц, на этой земле открывают «музей русской провинции». В городе, где по данным переписи 2021 года чуваши составляют всего 1,9%, а эрзяне — 5,5%, вместо поддержки коренной культуры — очередное укрепление «центральной» российской идентичности. Это не нейтральная экспозиция, это символическая оккупация.

Никаких прямых запретов, никаких репрессий. Только вытеснение. Не надо запрещать чувашский язык, если ты просто не оставляешь ему места. В школьных программах, в публичных пространствах, на улицах. И уж точно — в музеях.

Кто стоит за этой инициативой? Тот же глава Чувашии Николаев, который недавно в Татарстане на празднике Уяв с гордостью рассказывал, как в Нурлате «всюду слышна чувашская речь». Удивительно: показывать чувашский язык в Татарстане ради телевизионной картинки — это он умеет. А вот сохранить язык у себя дома, в Чувашии, — это, видимо, уже не приоритет.

Но зачем это России? Ответ прост: чуваши не нужны. Ни как субъект, ни как отдельный народ. Только как «одна из народностей великой многонациональной России», без права на собственный голос и символы. 

Поэтому и строятся такие музеи:  не про Улатар, не про чувашскую культуру, а про образ «русской провинции» как эталона, нормы, культурного центра. Это тонкая, но беспощадная политика символического вытеснения.

Пока под аплодисменты открываются такие музеи, чувашская речь звучит всё реже. Исчезают названия деревень, традиции, песни, обряды. На смену им приходит тщательно отобранная «русская провинция» — без места для чувашской души.

И если мы не научимся распознавать эти символические жесты как часть более широкой стратегии русификации, то однажды окажется, что и у нас — уже нет ни языка, ни памяти, ни земли под ногами.